Война, развязанная Владимиром Путиным 24 февраля 2022 года, преодолела 1000-дневный рубеж. Все это время российская экономика претерпевала структурную трансформацию, которая все чаще заставляет вспоминать о советской модели, пишет Радио Свобода.
Вторник, 19 ноября 2024 года, тысячный день войны. Если бы кто-то в феврале 2022 года сказал, что эта война через 1000 дней после своего начала будет продолжаться, ему бы никто не поверил. Ни те, кто обещали "блицкриг", ни те, кто предрекали экономическую, а вслед за ней и политическую катастрофу из-за беспрецедентных санкций развитых стран.
И хотя ни того ни другого не случилось, структурный перекос, к которому привел переход на мобилизационную модель, создает предпосылки для системного кризиса, сопоставимого с кризисом конца 80-х – начала 90-х годов, результатом которого стали распад СССР и смена политической системы во всех без исключения его составных частях. И чем дальше Россия продвинется по мобилизационным рельсам, тем глубже и разрушительнее будет надвигающийся кризис.
Цех "Уралвагонзавода" – одного из крупнейших оборонных предприятий России
Источник надвигающихся проблем очевиден. Это растущая доля войны и связанных с ней расходов в экономике страны. За цифрами роста промышленного производства – кратный рост выпуска заводов, которые производят оружие, боеприпасы, обмундирование и прочие "расходные материалы". Вся эта продукция никак не участвует в удовлетворении платежеспособного спроса, хотя те, кто ее производит, исправно получают зарплату и несут ее в магазин в надежде получить что-то более осмысленное, чем автомат Калашникова или танковую гусеницу. В такой богатой ресурсами стране, как Россия, это не было бы долгосрочной проблемой. Растущий платежеспособный спрос – лучший стимул для развития бизнеса, особенно в условиях, когда самые сильные конкуренты с рынка ушли из-за санкций. И надо сказать, что при всем скептическом отношении к импортозамещению, говорить о полном его отсутствии – грешить против истины.
Вот только на пути роста гражданского производства, направленного именно на удовлетворение платежеспособного спроса, стоят два серьезных ограничения. Во-первых, заниматься всем этим некому, а во-вторых, не на чем. Демографический кризис, приближение которого можно было спрогнозировать (и прогнозировали) еще четверть века назад, из-за войны превратился в демографическую катастрофу. И она с каждым месяцем войны, с каждым "мясным штурмом" и с каждой облавой, нацеленной на отлов мигрантов, только усугубляется.
Постер с рекламой контрактной военной службы в России
Дефицит людей создавал бы прекрасные условия для модернизации, автоматизации, роботизации и всех прочих этапов на светлом пути к обещанному технологическому лидерству. Но тут все упирается в отсутствие оборудования и возможности его импортировать. В эти же ограничения "уперлось" и военное производство. И хотя оценить реальный выпуск оборонных заводов не представляется возможным из-за секретности этой информации, можно предположить, что рост "обработки" – это просто рост количества денег, которые она получает из бюджета.
Впрочем, с экономической точки зрения абсолютно неважно, ведет ли рост финансирования танкового завода к росту производства танков или не ведет. Просто потому, что танки эти все равно рано или поздно сгорят в украинских лесах и степях. Более того, чем меньше танков, тем меньше нужно танкистов, которые в удовлетворении спроса участия не принимают, а в создании – более чем.
И демография, и технологические ограничения носят долгосрочный характер. В этих условиях становится критической роль импорта в способности удовлетворять спрос и обеспечивать покупательную способность рубля. В значительной степени это повторяет советскую модель, которая была ориентирована на развитие тяжелой промышленности и оружия. Спрос там удовлетворялся при помощи импорта, на который тратились нефтедоллары. Причем в советские времена страна активно торговала оружием, которое проверялось в боевых условиях в Афганистане. Сейчас же Россия скорее покупает оружие и боеприпасы Ирана и Северной Кореи. То есть тратит драгоценную валютную выручку, которая могла бы пойти на удовлетворение платежеспособного спроса. Советская модель оказалась крайне чувствительной к ценам на нефть. Нынешнюю же отличает еще и крайняя зависимость от Китая, который стал главным передаточным звеном между Россией и мировой экономикой.
Внешние факторы могут ускорить или замедлить надвигающийся кризис. Но предотвратить его даже высокие цены на нефть не в состоянии. Растущий структурный перекос в сторону военного производства создает прочную основу для стагфляции. Сегодня о ее приближении говорят уже и в Банке России, и в правительстве, и в многочисленных провластных аналитических центрах. А какой она бывает, многие помнят по началу 90-х.