Министерство юстиции России внесло в реестр "иностранных агентов" Анастасию Шевченко – бывшую координаторку движения "Открытая Россия" в Ростове-на-Дону. Она живет в Литве, входит в "Антивоенный комитет" и участвует в общественных кампаниях за освобождение украинских военнопленных, а также общается с российскими в Украине. Сайт Кавказ.Реалии обсудил с Шевченко, как новый статус отразится на работе с заключенными, в каких условиях в южных колониях содержат пленных и кто сегодня не заинтересован в обмене "всех на всех" после остановки огня.
Шевченко – первый человек в стране, на которого завели уголовное дело об участии в деятельности "нежелательной" организации за открытые дебаты с депутатом городской думы Таганрога и организацию семинара по предвыборной тематике. Поводом для ее уголовного преследования послужили два административных штрафа за открытые дебаты с депутатом городской думы Таганрога от "Единой России" и организацию семинара по предвыборной тематике. Она находилась под домашним арестом с января 2019 по февраль 2021 года – в первый год старшая дочь Шевченко Алина умерла в реанимации, из-за меры пресечения они не смогли увидеться. В июне 2022 года Шевченко выехала из Ростова-на-Дону в Литву, после этого в декабре суд заменил вынесенный ей условный срок на реальный.
– В прошлую пятницу вас объявили "иностранным агентом". Когда-то существовала традиция поздравлять людей с этим – сегодня она, кажется, сходит на нет. Видятся ли вам слова о "знаке отличия" уместными в 2025 году, когда "иноагенты" уже значительно ограничены в правах, в том числе имущественных? Ожидаете ли вы влияния статуса на вашу деятельность в рамках "Антивоенного комитета"?
– Я никогда не считала, что с этим нужно поздравлять. Это как когда меня поздравляли с условным сроком в суде. Я абсолютно не понимала: как можно невинному человеку дать условный срок – а потом все этому радуются. Это совершенно то же самое для меня.
Как можно невинному человеку дать условный срок – а потом все этому радуются
Это, конечно, усложнит жизнь, но я нахожусь в розыске и арестована в России – и так непросто. Тут еще "иноагентство", а я по-прежнему стараюсь делать что-то внутри страны и помогать тем, кто сейчас оказался в тюрьме. И для этого усложнились процессы, и сейчас уйдет какое-то время на то, чтобы перестроиться и по-новому работать. Но это не значит, что я перестану что-то делать. Потому что и политзаключенным нужна помощь, и военнопленным нужна помощь, и гражданским украинцам в тюрьмах помощь нужна.
– В "Антивоенном комитете" вы много занимаетесь проблемой военнопленных, в том числе общаетесь с российскими военнопленными в Украине. Какие настроения сейчас царят там не под камерами? Кажется ли вам, что спустя время кто-то из них осознает, что с этой войной было не так?
– Они разные. Последний раз я ездила, и некоторые из них уже просто знают меня и помнят. Мы же не общаемся под камерой, мы не приезжаем туда с профессиональным оборудованием, и я им говорю даже какие-то детали из своей личной жизни, чтобы они поняли, что у меня и муж военнослужащий был, и отец, и для меня эта тема не чужая.
В этот раз я встречалась с теми, кто только приехал из фронта, вот недавно взяли в плен, которые в санчасти лежат, и с теми, кто уже больше двух лет сидит. И, соответственно, у них несколько разные ощущения и ожидания. В целом, я бы сказала, [доминирующее настроение – это] уныние от того, что мало меняют. Они не понимают причины, почему не обменяют и не вернут их домой. Особенно раненых, потому что они на фронт уже вряд ли пойдут, там много людей с ампутацией. И вот один вопрос только у них: почему не меняют?
Но понимаете, это все-таки лагерь для военнопленных, там они содержатся в соответствии с Женевской конвенцией. Есть работа, есть там огород у них, есть поле для футбола. То есть я захожу к ним, я вижу: книжки они читают, стоят на улице, курят, в магазин могут пойти и им все-таки помогают связываться с семьями – есть уже в последнее время случаи, когда и жены приезжают туда, навещают мужей. Хотя, конечно, это все за стенами тюрьмы, но, тем не менее, у тебя какая-то минимальная свобода есть, а люди – большинство из малюсеньких деревень, которые никогда за пределы своей деревни не выезжали. Это как бы нормальный плен, если бы плен вообще был нормой.
Но все равно я понимаю, что люди хотят домой, люди хотят к семьям, потому что дети растут, потому что жены, мамы переживают. Поэтому я бы сказала, что там сейчас депрессия и отчаяние. Вообще, туда тяжело ездить, вы знаете, потому что это всегда такие поникшие взгляды людей, ссутулившись, ходят по дворику, ну печаль.
– Об обращении с украинскими военнопленными в российских тюрьмах уже много написано и сказано – сейчас мы уже достаточно ясно представляем, например, что происходило в таганрогском СИЗО-2 не только с украинскими военными, но и гражданскими. На днях издание Wall Street Journal написало, что сотрудникам ФСИН сразу в нескольких регионах поручили быть жестокими по отношению к украинским пленным и применять к ним насилие. Зачем централизованно обеспечивать условия для пыток военнопленных – ведь это решение другим своим концом бьет по российским военным?
– Вы знаете, мы сегодня это обсуждали как раз утром с военнопленным, который освободился осенью. Какое-то первое время их содержали в Еленовке (колония, переделанная под лагерь военнопленных под Донецком – Прим. ред.), когда украинские военные сдались в плен, их содержали во вполне нормальных условиях, не били, даже телефоны были у них при себе. Еще до теракта в Еленовке все стало сразу в один день хуже: увезли "на яму", одних ребят забили, потом свезли в один барак, взорвали этот барак, и потом их всех отправили в Таганрог и в Донецк, где начали бить. И что? И почему? Либо ситуация на фронте, либо это вот один приказ.
Справка: 29 июля 2022 в Еленовке погибли 50 украинских пленных, еще 73 получили ранения – в лагере содержались в том числе военнослужащие полка "Азов". Москва утверждает, что по колонии был нанесен удар из ракетной системы залпового огня HIMARS, имеющейся на вооружении Украины, независимые исследователи это не подтверждают. В ведомстве ООН по правам человека заявили, что удар не мог быть произведен из системы HIMARS, так как разрушения от взрыва такой ракеты были бы масштабнее зафиксированных. Россия так и не предоставила гарантий безопасного доступа в Еленовку.
Что послужило причиной, очень сложно сказать. Я с военнопленными украинскими общаюсь много, и даже я, когда недавно услышала в частной беседе, сколько бьют – была шокирована. Представьте, вы на протяжении двух с половиной лет в плену, и вас бьют постоянно. И есть места, по которым бьют чаще всего: это самые болезненные места. Они понимают, куда больнее бить, где боль будет на второй день еще усиливаться – и они бьют именно туда.
И все эти допросы бесконечные, все эти "приемки" – это все сопровождается физическим насилием, но, конечно, и моральным тоже. Потому что я много слышала о том, как сотрудники ФСИН сочиняли песни, заставляли петь их на коленях, еду не давали или заставляли делить между собой одну конфету на всю камеру. Это такая жестокость, когда маленьким людям на местах дали полную власть.
Они понимают, куда больнее бить, где боль будет на второй день еще усиливаться – и они бьют именно туда
Когда я попала в изолятор, там сидел человек совершенно невежественный такой за старым пыльным компьютером. И вот он почувствовал полную власть надо мной: начал мне рассказывать, какая я буду через пару лет, что буду вся седая, что у меня будет куча болезней, что я обязательно закурю – то есть, он видел все мое будущее и упивался этим. Рассказывал мне, что мы вашу жизнь полностью разрушим.
А тут, представляете, дали ему добро на то, чтобы физически тоже издеваться по полной программе. И нашлось много желающих, к сожалению.
– Сейчас многие говорят о прекращении огня и последующих мирных соглашениях. Вы подписали коллективное обращение, в котором говорится, что одним из первых обязательных решений после этого должно стать соглашение об обмене военнопленными, а также телами погибших солдат и офицеров по принципу "всех на всех". На ваш взгляд, какие силы сегодня не заинтересованы в подобном?
– Вот почему я ездила в лагерь для российских военнопленных, встречалась с тяжелораненными. Казалось бы, что приоритет – это хотя бы их сейчас репатриировать. Женевская конвенция говорит о том, что такие военнопленные должны быть репатриированы, не обязательно в рамках обмена по равному количеству. К ним должен быть доступ смешанных медицинских комиссий, где должны быть два врача из независимых стран и один врач из страны, где они находятся. И украинская страна давно об этом говорит, и все предложения переданы [уполномоченной по правам человека в РФ Татьяне] Москальковой, но с российской стороны тишина.
Хотя тот факт, что есть тяжелораненные военнопленные в России, подтвержден, есть масса свидетельств, есть люди на связи в ЛИУ – так называемых лечебно-исправительных учреждениях. Там, как правило, открытые тяжелые формы туберкулеза, последствия ранений – это не вылечить в исправительном учреждении, это серьезные операции.
После осеннего обмена несколько человек в Украине проходят реабилитацию, там еще на месяц она затянется, потому что травмы, ранения, срослось само по себе – это все нужно исправлять, и на это уйдет месяц, если не год. Людям нужна экстренная помощь, но не идет [на это] российская сторона почему-то.
Не говоря о том, что в Украине есть координационный штаб по обмену пленными, в России – нет. Поскольку нет войны, нет и координационного штаба, нет военнопленных. Украинцев же судят, военных судят по обычным статьям: убийства мирных граждан, разрушения инфраструктуры, участие в террористической организации. Это все максимально усложняет.
Конечно, нужен обмен "всех на всех", и помощь в поиске без вести пропавших, потому что таких людей тысячи.
– В сентябре вы рассказали, что непублично вели проект помощи украинским военнопленным. В публикации об этом вы отметили, что с российской стороны на месте подобных организаций "тишина". Почему?
– Уже давно понятно, что низовые инициативы российской власти неинтересны и вредны, и они все на стадии самого раннего развития уничтожаются. Ну хорошо, но дайте государственный сервис, который поможет. Куда могут обращаться мамы украинских военнопленных, чтобы их найти? Никуда. Москалькова будет отвечать очень долго. Если в Украине это телеграм-каналы по типу "Путь домой" – туда можно обратиться и с тобой как с человеком будут разговаривать, то в России это каналы из разряда "Опознай хохла по чубу", где сама риторика такая, что я не знаю, как маме туда зайти и вот это все смотреть.
Там есть все эти видео с ужасным обращением с пленными – и в таком стиле все описывается, что это читать неприятно. Как они связаны с властью и помогают? Ну я полагаю, раз у них есть данные, значит, помогают. Они требуют у тебя всю личную информацию, подтверждение родства и так далее. На каналах Следственного комитета мамы ищут, если выходит там видео с их сыном, значит, есть подтверждение, что он в плену.
То есть никакой официальной информации нет. И вот в этом и проблема. Понять, в какой тюрьме человек содержится, даже если есть факт подтверждения. Приходится делать это какими-то случайными способами: поиском через письма, через переводы, через других заключенных, которые сидят в тюрьме. Розыскную деятельность приходится вести.
Есть люди, которые были убиты в СИЗО, запытаны, у кого-то не выдержало сердце от пыток
Не говоря о том, что на территории Украины работает международный "Красный Крест". Организация, которая тут максимально могла бы помочь. И она ничего не делает на территории России. Сколько я разговариваю, может быть, одна посылка кому-то от "Красного Креста" за три года дошла. Отправить посылки, это не так уж и сложно, на самом деле. Но даже если не вот эта помощь гуманитарная, то хотя бы подтвердить факт наличия человека в определенной тюрьме. И это не делается.
Это про военнопленных мы говорим, а если взять гражданских, у которых вообще нет никакого статуса – просто непонятно сколько их, где они, люди же сидят вообще без какого-либо приговора годами. Если взять [вывезенных из Украины] детей, то там работа на самом деле на годы. Есть люди, которые были убиты в СИЗО, запытаны, у кого-то не выдержало сердце от пыток. Это все нужно расследовать, в том числе и международное расследование по теракту в Еленовке нужно проводить. Огромная работа предстоит, но для начала нужно, чтобы война закончилась.
– Вы запустили проект "Сквозь стену", который каждую неделю представляет находящимся за решеткой политическим заключенным дайджесты с новостями о том, что происходит в мире. В условиях, когда последние новости могут быть деморализующими и усугублять без того непростое положение людей, как вашей команде удается находить для них что-то хорошее? О чем вы рассказываете? Изменилась ли работа этого проекта после блокировки в РФ?
– Мы сайт заново запустили. Есть много политзаключенных, которые дали согласие на публикацию их писем, причем они открыто пишут, что выступают против войны, войну называют войной. Я вообще поражаюсь смелости многих из них, когда российские политики, будучи за рубежом, боятся лишний раз сказать о войне в Украине, а тут люди в застенках намного смелее.
Мы стараемся индивидуально подходить каждому: кому-то нравится тема компьютерных игр, кому-то космоса, кому-то рисование, кому-то феминистская повестка интересна, то есть мы берем из разных сфер новости, минимально политические, потому что цензор не пропустит.
Поскольку независимые медиа ушли из России, то мы скорее делаем, как будто бы вы зашли утром почитать телеграм-каналы, на которые подписаны, посмотрели все новости. Они задают вопросы, мы отвечаем и идет такой диалог. Некоторые получают очень много писем и некогда отвечать, а некоторые вообще не получают и пишут такие подробные, всегда большие письма, комментируют эти события. И вот это важно, знать их мнение и дать им тоже платформу высказаться.
– Война в Украине разделила по противоположным лагерям в том числе политзаключенных. Есть пример Ильдара Дадина, первого осужденного по "митинговой" статье, позднее названной "дадинской" – после 2022 года ушел на фронт в составе проукраинских "Сибирского батальона" и "Легиона Свобода России", осенью 2024 года погиб. Есть фигурант сфабрикованного силовиками "ростовского дела" Ян Сидоров, который ушел воевать против Украины в составе российской армии. Они оба столкнулись с преследованием со стороны российского государства, но в итоге стали по разные стороны. На ваш взгляд, должны ли личные взгляды политзаключенных иметь значение для тех, кто их защищает и поддерживает?
Они со мной не хотят разговаривать, они меня назвали предательницей Родины
– Вы знаете, мне по отношению к военнопленным тоже такой вопрос задавали. "Вы же можете быть с ними разных взглядов?". Конечно, могу, но они несправедливо осуждены. Все, это основание для того, чтобы им помочь.
Когда Ян сидел в тюрьме, я тоже старалась помогать, письма писала ему, и с его мамой мы всегда были на связи. Жалею ли я о том, что поддерживала с ним отношения? Нет, не жалею. До того, когда он встал на сторону [заявившего о личной ответственности за начало военных действий на востоке Украины в 2014 году отставного полковника ФСБ Игоря] Гиркина, я тоже с его мамой общалась, писала, спрашивала, как Ян.
У меня есть друзья, которые поддержали войну, и [нельзя] сказать, что я надела белое пальто, отвернулась от них. Они со мной не хотят разговаривать, они меня назвали предательницей Родины. Но я думаю, что со временем они осознают, что были неправы, и это будет очень тяжелая для них война. Я даже скорее переживаю за тот период, когда до них дойдет наконец, какую страшную войну они поддержали.
Когда началась война, я решила для себя, что все, сейчас у меня будет черное и белое: кто поддержал войну – никогда рядом не стану, кто высказался против войны – это мои друзья. Потому что я ожидала, что все выскажутся против войны. Спустя два года я поняла, что мы в меньшинстве, и в меньшинстве будет тяжело. Нужно искать союзников везде, поэтому я ни от кого не отворачиваюсь. Если мне Ян позвонит, я поговорю с ним.
– Вы отмечали, что обмен политзаключенных на ослабление или снятие санкций идет вразрез с принципами гражданского общества. А что вы думаете об обмене политзаключенных, который мы все увидели 1 августа? Среди чеченской диаспоры и самих обмененных выдача Красикова вызвала недовольство. Применим ли в этом случае ваш тезис о том, что поддержка антивоенных активистов должна основываться на ценностях, а не на компромиссах с диктатором?
– Вы знаете, для меня все-таки ценности – это что-то, что позволяет держаться. Это как твой фундамент. Если у человека нет ни ценностей, ни принципов, то, как правило, его может из одной стороны кидать в другую. Сегодня он выступает против Путина, а завтра он идет с войной в Украину. Мне несколько сложно выстроить доверие с такими людьми, потому что никогда не понимаешь, что он будет делать завтра. Но сидеть и осуждать всех подряд я не буду.
Меня покоробила сама идея обменять [политзаключенного, экс-депутата Красносельского района Москвы Алексея] Горинова на яхту с золотыми ершиками. Потому что для меня Горинов – это как раз такой символ принципиальности. Это символ человека, ценность которого нерушима. Который, несмотря на то что он за решеткой, в тяжелом состоянии здоровья, все равно продолжает выступать против войны. С плакатом "Нет войне" сидит в клетке.
И потом, я на это смотрю, поскольку все-таки много работаю с украинцами, их глазами. Эти санкции, безусловно, сыграют ключевую роль в мирных переговорах. И когда мы просим их снять в обмен на российских политзаключенных, я смотрю на это глазами матери военнопленного, которого не возвращают три года, и она не знает, жив он или не жив. Надо о них тоже думать.
– В ваших соцсетях среди писем политзаключенным и военнопленным в обе стороны постоянно фигурируют стихотворения, вы сами часто вспоминаете осужденного по "Маяковскому делу" Артема Камардина. Поэзия – это ваш способ разговора с теми, кто по другую сторону решетки? Или сами заключенные находят в ней выход?
– Я публикую. Спрашиваю, конечно, сначала, можно или нет. И когда находит отклик у аудитории, ребята стараются писать больше. Иногда это совсем примитивные стихи какие-то, ну просто нужен выход эмоций. Потому что положение в тюрьме…
Иногда говорят: "У меня кроме тебя никого нет". А это очень большая ответственность
Я сама, когда была под домашним арестом, писала книгу, потому что нужно было кому-то свои мысли передать, и я записывала все в ней. У кого-то это находит отражение в стихах, ребята очень много рисуют. Или оформляют свои письма очень красиво.
На самом деле, из этого можно было книгу хорошую сделать. Творчество, безусловно, как-то помогает. Кто-то придумывает книги, знаю военнопленных, которые составляют в голове сценарий книги художественной, чтобы потом ее издать. То есть ты как можешь отвлекаешься, и творчество очень помогает, конечно.
На самом деле я очень часто плачу над этими письмами и не стесняюсь об этом говорить, потому что это страшная концентрация боли. У многих нет родственников или нет друзей: например, погибли на войне. И я остаюсь человеком, с кем они продолжают поддерживать отношения. Иногда говорят: "У меня кроме тебя никого нет". А это очень большая ответственность.
И любое их стихотворение, любое письмо – это для меня всегда очень ценно. И я жду и переживаю, если писем нет. Вот как, например, на этой неделе не было. Это, конечно, волнительно и страшно. Понятно, что там происходит в тюрьмах.
- 5 ноября 2017 года Ян Сидоров, которому тогда было 19 лет, и 24-летний Владислав Мордасов вышли к зданию правительства Ростовской области с плакатами "Верните землю ростовским погорельцам" и "Правительство в отставку". Обвинение сочло, что молодые люди планировали привлечь на акцию около 200 человек, чтобы устроить массовые беспорядки для "насильственного свержения власти". Их приговорили к четырем годам лишения свободы, "Мемориал" признал их политзаключенными, в конце 2021 года они освободились. В декабре 2022 года стало известно, что Сидоров отправился на войну против Украины.
- Командир спецназа "Ахмат" Апти Алаудинов вновь обрушился с обвинениями на жителей Курской области. Добивающиеся открытия гуманитарного коридора для вывоза граждан РФ с занятых ВСУ территорий активисты работают на военную комендатуру Суджи, заявил он.
- 1 августа страны Запада и Россия провели обмен заключенными. 16 человек, содержавшихся в колониях в России и Беларуси, были обменяны на 8 граждан России в западных тюрьмах. В том числе освобождены находившиеся в заключении в России правозазщитник Олег Орлов, 19-летний житель Адыгеи Кевин Лик, осужденный по обвинению в госизмене, и журналистка Радио Свобода Алсу Курмашева. Германия в рамках обмена передала России предполагаемого сотрудника ФСБ Вадима Красикова, приговоренного к пожизненному заключению за убийство в Берлине бывшего чеченского полевого командира Зелимхана Хангошвили.
Форум