Российские власти все последние годы активно используют Великую Отечественную войну в своей имперской и милитаристской пропаганде. Реальные исторические факты при этом чаще всего замещаются упрощёнными мифами, а миллионы погибших солдат той войны до сих пор остаются незахороненными или покоятся в безымянных могилах. Работа по восстановлению подлинной исторической памяти о том времени ведётся зачастую не только без поддержки властей, но и вопреки им.
Несколько килограммов сахара
Краевед Виктор Анзель уже многие годы разыскивает и устанавливает имена солдат, освобождавших его родные места. И это для него очень личная история.
Анзель родился 1 октября 1943 года в деревне Радолицы Лядской волости Плюсского района Псковской области. С июля 1941 года эта территория была оккупирована немцами. Отец Виктора ушел в партизаны, мать осталась одна с маленьким ребёнком. Зима была тяжёлой и голодной, и к началу февраля молоко у нее кончилось.
– Мне четыре месяца. Отец в партизанах, мать ведёт хозяйство. Нагрузка на ней очень большая, с молоком плохо. В деревне глухой период: отёлы у коров начинаются только в марте, молока нигде нет. Мать варит мне какую-то кашу на пшене, но я плююсь и не ем. И уже малость загибаюсь.
Но вскоре немцев из Псковской области вытеснили, в Радолицы вошли советские войска.
– Один из пожилых солдат, ночевавших у нас дома, догадался мне в кашу подбросить немножко сахара. И я начал есть. А затем старшина принес сухой паёк. И все, кто ночевали в нашем доме в тот день, свой паёк оставили на краю стола.
Солдаты оставили им несколько килограммов сахара. Виктор Анзель, зная историю своего спасения, всегда чувствовал свою личную ответственность по восстановлению имён павших солдат трёх дивизий, освобождавших Псковскую область: 85-й, 86-й и 268-й.
– Это на мне, я понимал, что мне надо это знать, – говорит он.
Внук шпиона-диверсанта
Но есть в семейной истории Виктора Анзеля и другие страницы.
– На войне мало погибло моих родственников, потому что их выбили раньше, в 1937–38-м годах, – говорит краевед. Репрессии он связывает исключительно с эстонским происхождением своих родных.
Историю своей семьи Анзель знает очень хорошо. Благодаря эстонским архивам ему удалось восстановить свою родословную до середины XVIII века. Все четыре прадеда Виктора независимо друг от друга приехали на псковскую землю из Эстонии во второй половине XIX века.
– Первый прадед появился здесь в 1860-х. Пришёл молодым батраком в имение "Харламова гора". В шести километрах от имения у помещика был ненужный клочок земли, и он отдал его батраку. И вот этот молодой человек бегал в свободное время шесть километров туда, шесть обратно. Раскорчевал землю. Построил избушку с земляным полом. В 1875 году он привёз в Гдовский уезд жену и двоих маленьких сыновей, которые родились в районе Калласте, на другом берегу Чудского озера. А в 1884 году у них родилась моя бабушка по линии матери.
Семья деда по материнской линии приехала в 1892 году из района Табивере (восточнее Тарту) и устроилась на работу в имение "Низы".
– В 1909 году дед и бабушка поженились, – рассказывает Виктор. – Тогда эстонские девушки замуж выходили поздно. Бабушке было 25 лет – это ещё рано считалось. До замужества девушка должна была соткать себе приданое, причем самостоятельно – за этим строго следили конкурентки.
У семейной пары родился сначала мальчик, потом две девочки, потом мать Виктора Анзеля и ещё два мальчика.
Дед Виктора по матери служил в Красной армии. Во время коллективизации его определили в местный русско-эстонский колхоз. Но он оттуда вышел – и его раскулачили.
– Это был 1934 год. Мать не успела кончить 4-й класс и отправилась в люди – к бездетной чете в пастушки. Ей ещё 12 лет не было. А в это время ее семью погрузили в эшелон и увезли в нынешний Пермский край. По дороге умер младший брат, старшего забрали в детдом. А моих деда и бабу в декабре 1937-го судили как шпионов-диверсантов и расстреляли в феврале 1938-го в Свердловске. Там большое расстрельное кладбище. Это был милицейский полигон. Со стороны слышно, что стреляют – ну так вроде тренируются люди. А там по 400 человек производительность была в сутки. Здесь же оказался племянник моей бабушки. Они лежат в одном рву, два Вельтмана и Узен.
Так мать Виктора в 12 лет осталась одна и попала в батраки к бездетной чете.
В 1937 году хозяина дома забрали и расстреляли. А в мае 1939-го вышло постановление ЦК ВКП(б) "О сселении дворов колхозников, проживающих на бывших участках хуторского землепользования, в колхозные селения":
– Приходят. А в доме пожилая женщина и девчонка, 17 нету. Они сваливают трубу, срубают стропила и приказывают – поезжайте в деревню. Это обычная история для всех эстонцев. В общем, они переехали. Но новый дом некому было делать. В этом колхозе было 25 мужиков, все они расстреляны, все до последнего. И тогда в сентябре 1939-го эти две женщины покупают дом в деревне Радолицы.
"Меня заберут, потому что эстонец"
Столь же подробно Виктор Анзель знает и историю семьи со стороны отца.
– В 1883 году князь Салтыков открыл фабрику по производству спичек, искали работников. А мой прадед работал в спичечной мастерской на юге Эстонии. И он приехал с семьёй сюда, в Чернёво. Бабушке моей в этот момент было два года. Прадед работал на фабрике, но мечтал о собственном хуторе. И они, пролетарии, на собственную беду хутор этот купили.
А семья деда по отцу в 1900 году переехала в эту же местность.
– Моя железная прабабка забрала своих трёх сыновей, мужа и приехала сюда. Быстренько срубили домик в четыре топора, который после оброс пристройками и стал баней. В 1909 году один из сыновей из семьи ремесленников женился на девушке из семьи бывших работников спичечной фабрики, которые к тому времени уже жили на собственном хуторе. Моей бабуле было 28 лет, моему деду – 27. У них третьим ребенком родился мой отец, – рассказывает Анзель.
К началу войны и оккупации оба родителя Виктора – Владимир Фёдорович и Эмилия Осиповна – уже жили в Радолицах. В 1943 году они поженились – под давлением обстоятельств.
– Старшина говорит: вы бы зарегистрировали брак поскорее, будете жить или нет, главное – зарегистрируйте. Потому что одиночек отправляют в Германию. Они зарегистрировали. А 1 октября родился я. Внук шпиона-диверсанта. О чём я никогда не забываю говорить.
Виктор Анзель никогда не скрывал ни своё эстонское происхождение, ни то, что первые четыре месяца своей жизни провёл на оккупированной территории, но вот знание эстонского языка он утратил ещё в детстве:
– Я разговаривал на двух языках до 4 лет. Шел 1947-й. Крутился где-то при бабушке (она жила отдельно), а там клуб вдов эстонских. Им же объявили в 37-м: 10 лет без права переписки. И они считали дни: вот кончатся 10 лет, и вдруг он появится...
Некоторые эстонцы писали запросы про своих репрессированных родственников и получали однотипные ответы – якобы те умерли от пневмонии. Так, в 1948 году на запрос родственников Анзеля пришёл ответ, что его бабушка и дедушка по матери (в действительности похороненные на расстрельном кладбище в Свердловске) в один день умерли от пневмонии в 1942-м.
– И вот идёт между вдовами разговор: за что взяли? Да за то, что эстонцы. Так по сути и было. И в мою башку 4-летнюю забилась мысль: меня заберут, потому что эстонец. Я ведь такой же белоголовый, как и деревенские. Моё единственное отличие – говорю на двух языках. И я решил не говорить на эстонском. Но бабушка, упрямая, как я, до своей смерти в 1954 году разговаривала со мной на эстонском – а я с ней на русском. Так как она жила всю жизнь в России, она понимала меня, а я худо-бедно понимал её, – вспоминает Виктор.
"Мне следовало знать"
Виктор Анзель закончил геофизический факультет Ленинградского горного института. Его распределили в Казахстан, потом работал в Забайкалье и 19 лет на Кольском полуострове.
– Там было другое ощущение. Кольский – это свобода. Ну куда отсюда сослать? Поэтому у нас ходила запрещённая литература полусвободно.
В 1988-м он вернулся в деревню Радолицы. В 1990 году его избрали депутатом райсовета. Затем год он работал главой администрации Заянского сельсовета.
А ближе к пенсии Виктор Анзель начал водить краеведческие экскурсии по окрестным деревням.
– С деревенским краеведением я познакомился ещё в детстве. Рассказчицы здесь были старушки, люди XIX века. Заходишь, они тебе рассказывают про старые времена. А память у меня была хорошая. Поэтому я, наверное, единственный, кто местное краеведение знает.
В 2009 году на одной из экскурсий произошёл эпизод, подтолкнувший Виктора заняться изучением истории родного края в период Великой Отечественной войны:
– В деревне Посолодино, недалеко от райцентра Плюсса, могилка у храма. Меня спросили: чья? И я понял, что ни черта не знаю про Великую Отечественную войну. А мне следовало знать.
Выясняя, кто же был захоронен в Посолодино, Анзель познакомился с другим местным краеведом – Алексеем Фёдоровым из Красных Струг, работавшим тогда над Книгой Памяти погибших в Плюсском и Струго-Красненском районах Псковской области. Анзель стал ему помогать, восстанавливая забытые имена погибших и исправляя ошибки в официальных документах.
Он обнаружил, что около половины имён погибших солдат либо не увековечены вовсе, либо увековечены с ошибками из-за безответственного отношения сотрудников местного военкоманата.
– Вот, например, Деркач и Деркич – есть разница? Для людей, которые эту работу делали, видимо, разницы не было, поэтому у них Деркич вместо Деркача. А уже всё! Люди, которые будут искать этого Деркача, его не найдут.
Особенно расстраивает Анзеля, что в его родной Лядской волости не увековечено около половины павших (более 400 человек). Зато вместо забытых бойцов, погибших в этой местности, на центральном памятнике в Лядах записаны имена тех, кто был первично захоронен в деревнях-тезках – в десятках и даже сотнях километров отсюда.
Такая ситуация типична для всей страны, говорит Анзель, еще и потому, что в пятидесятые годы прошлого века захоронения укрупняли, отчего также возникала путаница в документах.
– Живу я долго. Поэтому помню, как у нас была могилка партизана, приехали, снесли ее, покопались, достали кости, бросили в ящик и уехали. Это называется укрупнением воинских захоронений. То же самое делали везде в 1954–56 годах, время страшное было, едим, что называется, ещё не вдоволь. И тут такие работы. Это всё легло на колхозников: те делали так, как могли, – вспоминает он.
Каждый третий, чьи фамилии занесены в последние годы на памятник в волостном центре Ляды, увековечен здесь ошибочно, считает Анзель.
Значительная часть братских могил, созданных в 1940–60-е годы, – это фиктивные захоронения, говорит краевед: родственникам погибших, которые приезжают поклониться таким братским могилам, нельзя дать гарантии, что их предок лежит под тем камнем, где указано его имя.
Восстановление имен и могил погибших помогает сохранить не только индивидуальную память о них, но и точнее понять, что вообще происходило в годы войны на самом деле.
– Чем хороша история, которую ты делаешь, отталкиваясь от одного человека, – ты узнаешь всю реальную подноготную. В этот день была гибель, здесь сдержали, здесь наступали, все даты есть, – рассуждает Анзель.
А небрежность в отношении места захоронения отдельного солдата влечёт за собой вольность в обращении с историей вообще. Например, по официальной версии Псков был освобождён в результате штурма, а в действительности "немцы сами покинули город в ночь на 23 июля 1944 года под угрозой окружения в ходе наступления 1-й ударной армии со Стрежневского плацдарма", утверждает Анзель.
Всего в результате многолетней работы ему удалось восстановить более 15 тысяч забытых имён. Он проследил боевой путь по Псковщине 85-й, 86-й и 268-й дивизий, солдаты которых, проходя через Радолицы в феврале 1944 года, оставили ему те самые пять килограммов сахарного песка, спасшие его от голодной смерти.
"Какая разница, что там написано"
Самое сложное в работе краеведа – даже не восстановить имена павших бойцов, а заставить власти их увековечить. И здесь никак не обойтись без "тяжелой артиллерии", говорит Анзель. Он сотрудничает с московскими поисковиками, пытается добиваться результатов через местную приёмную "Единой России", пишет депутатам и губернатору.
– Удалось заинтересовать областную администрацию. Я написал губернатору во "ВКонтакте": так и так, поедете мимо – заедьте на это воинское захоронение. Он отправляет помощницу. Я отправил ей вчера список. Посмотрим, что получится. По крайней мере, теперь есть на что ссылаться.
Но, вопреки всем усилиям, по словам Виктора Анзеля, официально увековечены всего 10–15 процентов от всех имён, которые он восстановил.
Например, никак не получается увековечить имена павших в его родной Лядской волости.
– В военкомате сидит человек, который утверждает, что у него в Плюсском районе 700 человек неизвестных. А этого не может быть. Но у него какие-то свои цифры, он не хочет их менять. Вот в таких людей всё дело упирается, – расстраивается Анзель. – Последний раз, когда я общался с облвоенкомом через знакомого депутата, мне написали: вот эти шесть человек будут увековечены. Но погибших было семь, а не шесть! А седьмой боец – из Сумской области. Я человек нервный и ответил, что с нацистами дел не имею.
В деревне Большое Голубско, по данным краеведа Алексея Федорова, покоится 75 воинов. На памятнике выбиты 69 фамилий, соответствуют действительности только 33.
– На вопрос Виктора, как возможна такая ситуация, местный сельский депутат от "Единой России" Алексей Хулкко ответил мне в духе "какая разница, что там написано".
Анзелю не удалось увековечить даже имя своего двоюродного дяди, Владимира Осиповича Узена, который был призван в 711-й отдельный строительный батальон. Смертность в этих батальонах была очень высокая, но дядя выжил.
– Он, оказывается, ушел на фронт с 7-й стрелковой эстонской дивизией в Камышлово, а дальше тишина. Но всё-таки удалось найти ведомость выдачи денежного довольствия: в декабре он есть (ноябрьскую зарплату получил), а в январе его нет (за декабрь уже не получил). Вроде бы берутся его в Великих Луках нынче увековечить. Но увы. Видимо, где-то следует окрик. Все обещают, но ничего не двигается. Если бы фамилия была другая, наверное, уже бы увековечили, – замечает Виктор.
После начала войны с Украиной работать Виктору стало ещё сложнее. Те, к кому он раньше мог обратиться за помощью, сейчас зачастую заняты другим.
– Моя московская коллега занимается оформлением нынешних пропавших без вести. Там ещё подлее истории, чем были в Великую Отечественную. К примеру, она пыталась убедить своего коллегу, мобилизованного, что ему с высшим образованием на фронте делать нечего. Но он не послушал, пошел. Позвонили сослуживцы, сказали, что погиб в Работино, в Херсонской области. А дальше началась катавасия с оформлением. Суд уже постановил: да, погиб человек, но решение суда им уже полтора месяца не выдают. Видимо, Минобороны придерживает, – предполагает Анзель.
В результате большая часть его работы сейчас идёт "в стол" – он составляет списки имён и отправляет их в псковский поисковый отряд "След "Пантеры", где они будут храниться до тех пор, пока/если о погибших в той войне все-таки захотят вспомнить.
